Что наша жизнь? – игра… - Генри Олди

Не в обиду будь сказано: читатель в большинстве разучился смеяться. Не гоготать над падением в торт, а смеяться. Не ржать над пинком в зад, а улыбаться. Ирония, сарказм, юмор, сатира, пародия, насмешка, розыгрыш – все богатство свели к одному омерзительному словечку: «стёб». Нам внушили, что "все умерли" – единственно верный финал для единственно верной Большой Литературы. Удивительно смешные книги Успенского, Штерна или Лукина издаются удивительно смешными тиражами… Зато апокалиптический кошмар, где в конце все герои лежат на погосте, а матушка-Земля катится в тартарары, подминая оставшихся бедолаг, будет по определению принят на ура.

И назван откровением.

Другое дело, что шут – фигура сложная. И дурацкий колпак в кипении карнавала – под ним может скрываться Рабле, Бахтин или Станислав Ежи Лец. Знаете ведь: есть вещи настолько серьезные, что над ними можно только шутить.

И пусть в одних книгах герой расшибает лоб о предопределенность – это пространство трагедии, это рок трагедии, и именно расшибленным лбом герой может заставить предопределенность хоть на шаг, а отступить. И пусть в книгах других герой пытается найти выход, сделав что-то не по правилам – это пространство драмы, и выход за рамки правил заставляет драму съеживаться и прятаться в темный угол. А комедия поглядывает искоса и, подобно вредным эссеистам, то и дело вставляет и свои пять копеек.

В любом мире есть место смеху.

А ирония – высшая форма чувства юмора.

Фарс – это когда змея комедии кусает сама себя за трагический хвост, замыкая кольцо. Нет ли уже в самом словосочетании "философский боевик", в сопряжении взаимоотрицающих крайностей, помимо прочих смыслов – безусловного фарса? Среди театральных жанров фарс, пожалуй, из самых сложных, – шут, балансирующий на канате несовместимого, голый король на площади. Великие фарсеры – Уленшпигель, Дон Кихот…

"Чем дальше, тем больше" – но куда дальше, и чего больше?!

Спустя время трагедия зачастую становится фарсом, или наоборот. И то, что казалось концом света, пожимает плечами и говорит: "Нам здесь жить…"

А где еще, если не здесь? Любой – абсолютно! – эпизод книги, со всеми его аналогиями, аллюзиями и вторыми планами, космосом и альтернативным прошлым, есть фрамент нашей обыденной жизни, пропущенной через призму мировосприятия и воображения. В любом герое есть частица автора – иначе он не оживет. Улица Харькова, Хастинапура или Трои – равно улица, по которой мы с вами ходили.

Вон, из окна видно…

Мы все только и делаем, что пишем книгу о жизни, которая вокруг нас. Кричим о том, как трудно в ней оставаться человеком – даже если другие называют тебя нелюдью, героем или Богом. Каждый пашет свою пашню, засевая тем, что имеет. В каком бы мире ты ни порезал палец – больно, и течет кровь. Значит, Мир, как и герой, должен быть один.

Братцы-сестрицы, мы одной крови, из одной школы. Все учились у малоизвестного писателя по имени Жизнь. Били стекла из рогаток – учились. Встречались с девушками – учились. Читали Желязны, Басе и Эренбурга – учились. Думали о возвышенном; пили водку; слушали дифирамбы и обидные речи; вот сейчас разговариваем о странном… Чаще всего мы не знали, что учимся, а наивно полагали, что просто бьем, встречаемся, читаем, пьем и так далее. Во всяком случае, сильно надеемся еще некоторое время поучиться. А там перейдем в другой класс, к другому классному руководителю – который на поверку окажется прежним…

Мысли, возникающие при чтении книг, возникают в голове читателя – участника «обычной», повседневной жизни. Книги написаны писателем – который тоже как будто живет не на Марсе. Если говорим о любви и ненависти, чести и предательстве, уважении и презрении – то ли это знание, которое имеет мало общего с обычной жизнью?! Если Одиссей готов перевернуть мир вверх тормашками, лишь бы вернуться домой, к любимым людям; если поэт аль-Мутанабби готов сдохнуть, но не стать должником и марионеткой судьбы; если Геракл и в аду остается Гераклом, а китайский судья Бао согласен умереть в мучениях, но не пойти на поклон к князю Яньло – это тоже не наша жизнь?

Фантастика?

Следуя такой специфической логике, можно прийти к странному выводу: ВСЯ литература имеет мало общего с той иллюзией, какую мы называем реальностью (включая статистические отчеты)! Зачем тогда она нужна? Или полезно смотреть лишь те фильмы, где в титрах написано: "снято по реальным событиям"? – тоже ложь, но она великолепно притворяется чудо-правдой…

Споры, кто фантаст, а кто мимо проходил – зряшная трата времени. Просто в определенных кругах за словом «фантаст» закрепилась дурная слава. Ну, примерно как все в штанах, а фантаст – без. Вот Булгаков не стеснялся на титульном листе рукописи «Мастера и Маргариты» написать своей рукой: «фантастический роман». И современный Бальзаку критик Шале не стеснялся назвать «Шагреневую кожу» – «фантастикой нового времени». А сейчас, выходит, одни тащат, а другие открещиваются.

Лучше тихонько вспомнить из Пастернака:

Так зреют страхи. Как он дастЗвезде превысить досяганье,Когда он – Фауст, когда – фантаст?Так начинаются цыгане.

Соотношение перегноя, травы и цветов всегда было и остается по сей день примерно одинаковым. Вал «поп-литературы», некоторое количество добротных книг и редкие шедевры. Только уж надо признать, что критерии определения, что есть что, крайне субъективны. Кому-то и Гессе – "легкое чтиво". «Смысловой» фантастики вполне хватает, но критерии наличия смыслов у каждого свои. Не осуждай, и не осуждаем будешь.

Да, искусство вроде как должно "возвышать над толпой". Беда в другом: кого ни спроси, он себя ни за что не отнесет к толпе. Вот такая странная аберрация сознания. А ширпотреб всегда востребован более чем. На то он и ширпотреб. Чтоб широко потребляли.

Здесь кроется одна тихая опасность. Она заключена в словах: "серая масса", "народные писатели", "низкий интеллектуальный коэффициент". Это слишком легко: читателю обругать тупое быдло (естественно, себя, любимого, вынеся за скобки!), желающее неправильного чтива, писателю снова обругать быдло, не понимающего его высоких устремлений (и снова – за скобки: я мудр, а чернь!..) Истинное мастерство и спокойствие духа кроется в нежелании разделять и, возможно, властвовать. Равно как и в нежелании бежать, дабы возглавить, повести к сверкающим высотам, доказать, что и на камнях растут деревья (нужное подчеркнуть).

Как говаривал буйный патриарх-хулиган Линьцзы: "Лысые ослы! До тех пор, пока вы будете различать Будду и Мару, священное и греховное, мудрость и глупость – вы будете болтаться в колесе Сансары! Бейте их обоих – и Будду, и Мару…"

Песня не поэзия, фантастика не литература, курица не птица, женщина не человек… В рамках стереотипов – уютно. Не дует, тепло, мягко. И думать не надо – на любой вопрос заранее заготовлен и проштемпелеван классиками наилучший ответ. И чувствовать не надо: все заранее прочувствовали и сформулировали Фрейд, Юнг и Карл Маркс. И жить необязательно: зачем?

Еще насморк подхватишь…

Ломать стереотипы – дело неблагодарное. Иногда опасное. Могут убить, сопротивляясь. Под вопли "Булгаков – не фантастика! Галич – не поэзия! Муська – не шалава, а мужа ищет! Кто не читал Шривачаймана в подлиннике, не достоин зваться интеллигентом!" А их бы, крикунов – палкой, посохом, наотмашь, по хребту, закостеневшему в догмах!

Просветление – не конец поиска, а его начало. Это тот момент, когда звонит будильник, и мы наконец просыпаемся. Впереди долгий день жизни, доверху наполненный делами, впечатлениями, чувствами, встречами и прощаниями. В такие мгновения Бах пишет "Страсти по Матфею". В такие минуты Паганини играет очередной «Каприс», рискуя прослыть дьяволом. В таком состоянии Галич пишет «Леночку», понимая, что на этом безбедная жизнь успешного кинодраматурга сменится другой, совсем не безбедной и отнюдь не успешной.

В этом состоянии апостол Павел пишет "К коринфянам".

Недеяние – не вечный диван, на котором лежит блаженный полутруп. Это активнейшее действие, насыщенное поступками и постоянным выбором, – но в особом состоянии души, позволяющем не огорчаться неудачам (ибо неудач не бывает), не восторгаться успехами (успех – фикция, обманка!), а понимать, что смысл пути – в пути, а не в результате финала.

Ну и, разумеется, просветление скрыто в посохе учителя, когда он лупит тебя по башке, чтоб не задавал дурацких вопросов.

Ищи ответ сам!

Уметь учиться – тоже талант. Учить себя. Как и уметь учить. Оба таланта нуждаются в шлифовке, в постоянной работе с ними. Можно передать знания. Передать навыки или умения. Но если не научил учиться самостоятельно… Более того: если самим фактом механической передачи убил в потенциальном ученике умение идти, искать, пытаться разобраться – все, конец. Будет пользоваться, но никогда не станет докапываться до сути. Ничего нового не создаст. Когда мы учимся по-настоящему, мы меняемся. Движемся от вчерашнего ученика к будущему учителю. Когда нам дают без процесса, просто вручая конечный результат – мы остаемся неизменными. Мертвыми. А мертвый ничего не разберет и ничего не сотворит.